(Из цикла «Женщины, которые…»)
Катька Лурье… Она училась в параллельной группе. После четвёртого курса я даже взял Катьку в Таллин, ей уже грезилась «Чайка» с ленточками, белое платье и ужин в «Праге» человек на шестьдесят; полторы недели мне удалось держаться паинькой — экскурсия во дворец Кадриорг, пикник в лесу, сувенирные магазины и прогулка на яхте по заливу — но вот за два дня до отъезда я после ужина спустился в фойе за сигаретами, а наутро проснулся на пятом этаже в кровати у безымянной финки с белыми бровями и небольшим, но мастерски вытутаированным чёртом на левой ягодице. На правой ягодице была выколота монашка, она бесстыже задирала подол рясы и дразнила чёрта своим круглым задом.
По-английски финка говорила кое-как, зато научила меня двум словам на лапландском диалекте: «китос» и «андекс». Спасибо и извините. Слова оказались весьма уместны, поскольку наше утреннее соитие закончилось ничем. Поставив её на четвереньки, я пристроился сзади, но никак не мог сосредоточиться на процессе, то отвлекаясь на чёрта, который пучил глаза и показывал язык, то разглядывал похотливую монашку; а то придумывал, как бы половчее соврать, когда через пол часа поднимусь в свой номер.
В Москву мы возвращались на поезде «Эстония» с крахмальными занавесками и полевыми ромашками в керамической вазе. Стояла смертельная духота, кондиционер тянул еле-еле, окно было запечатано наглухо. По двухместному купе носилась безумная муха, Катька надолго запиралась в нашем санузле, узком и похожем на тесный шкаф с хромированным унитазом в углу. Я выходил курить в тамбур. За десять часов мы обменялись дюжиной слов.
Жухлые русские рощи сменились унылыми подмосковными окраинами, за окном потекли бетонные заборы, кирпичные стены и пыльные пятиэтажки с серым бельём на балконах. Радио затрещало и вдруг ожило, из сиплого динамика понеслись бодрые марши и песни о столице. В сизом мареве на горизонте возник силуэт останкинской башни.
С багажной полки я стащил свою сумку, после кряхтя снял Катькин чемодан. Там ещё был пластиковый пакет, набитый сувенирами. Я великодушно поставил пакет рядом с её чемоданом, но вдруг вспомнил про стаканы. Набор высоких стаканов толстого стекла, шесть великолепных стаканов с тяжёлым дном, шесть идеальных стаканов для пива.
— Ты не против? — Я вынул коробку со стаканами из пакета и чуть улыбнулся. — Китос?
— Против! — рявкнула она. — Делить будем!
Она выхватила коробку из моих рук и хищными ногтями принялась рвать толстый картон.
***
Я предпочитаю иметь дело с прошлым. Настоящее пошло и банально, будущее скучно и предсказуемо. Лишь прошлое обладает добротной материальностью, на прошлое можно положиться — прошлое не подведёт. Оно удобно, как потёртое кожаное кресло, которое мне осталось от деда-генерала, уютно как верблюжье пальто, что покойный отец привёз из Лондона пол века назад. Прошлое не подлежит девальвации, оно бесценно.
Из моих трёх стаканов уцелел всего один. Если наливать аккуратно, то в него входит ровно бутылка пива. От холодного пива стекло сразу мутнеет, покрывается крошечными каплями похожими на утреннюю росу. Сверху набухает белая пенная шапка. Первый глоток нужно делать осторожно, он самый вкусный — не дай бог расплескать.
Вермонт 2021 ©