Пересматривая музыкантские фотографии 90-х годов, я поражаюсь: Боже, на чём мы тогда играли! Спустя несколько лет весь этот хлам ушёл в прошлое… Покупка первого в жизни баса в августе 1992 года ознаменовала начало моей музыкантской карьеры. Мой отец мало того, что не пожалел денег на тяжеловесный советский «Урал», ещё и поехал вместе со мной его покупать в подмосковную Электросталь. На этом басу я играл довольно долго, аккомпанируя приятелю, обладателю электрогитары, тоже «Урала». Потом у меня была переделанная неизвестным мастером ростовская «Аэлита». Наш басист Миша Гусман играл на чешском басу, который уже тогда был очень старым. Инструмент был необычайно тяжёл благодаря частично металлическому корпусу, им реально можно было убить. Поскольку изначально один из колков был вырван с корнем, Миша всегда носил в чехле плоскогубцы. Этот инструмент и сейчас стоит у нас на репетионной базе, напоминая старые времена, а играет Гусман на дешёвом китайском инструменте, который я выкупил у каких-то зеленоградских панков в 2002 году — тоже на редкость живучем и довольно качественным для своего неказистого вида и происхождения.
Первой моей электрогитарой была «Элгава», валявшаяся на чердаке 624-й школы в рабочем состоянии ещё с советских времён. Переключение звукоснимателей на ней осуществлялось с помощью обычных выключателей света, установленных в то время в каждой квартире. Впрочем, играть соло на ней было тяжеловато, да и электронику пришлось перебрать. В сентябре 1995 года я случайно забыл этот инструмент у легендарного путешественника Антона Кротова, после чего гитара попала к уличному музыканту по прозвищу Вий, наркоману и пьянице, и вытянуть её обратно я уже не смог.
Новая гитара, доставшаяся мне за символическую сумму, была самостоятельно выпилена выхинским битником Русланом Ибрагимовым. Играть на ней было сложно, но строила она не хуже, чем «Элгава», и продержалась у меня несколько лет, после чего я подарил её другу, Алексею Гладкову. В 1999-м денег, заработанных уличными выступлениями, хватило на новую тайваньскую электрогитару, которая сопровождала меня всюду, пока в 2005 году не разлетелась на куски прямо на концерте в клубе «Tabula Rasa».
Красивый красный «Washburn», который я приобрёл в 2010 году, сломался пополам на фестивале «Кабанник», но не на сцене, а из-за неосторожного движения Светы Акимовой, директора нашей группы, которая ночью в полной темноте полезла в палатку то ли за инструментами, то ли за бухлом. Мне очень не хотелось, чтобы девушка испытывала чувство вины за эту неловкость, и «Происшествие» без конца шутило, что когда Света войдёт во вкус, она разнесёт вообще всё, так что бойтесь, музыканты, нашу Свету!
Отдельной страницей в моей жизни была двенадцатиструнная гитара Самарского завода с необычайно глубоким и громким звуком, купленная в 1995 году. После поездки в лагерь по подготовке вожатых, где в один из дней все ребята поменялись бейджиками, гитара приобрела имя «Ксюша» – благодаря бейджу моей однокурсницы Оксаны Игайкиной. К сожалению, весной 1998 года эта гитара была у меня украдена прямо на родном факультете какими-то проходимцами, а потом мне рассказывали, что инструмент видели в компаниях на Арбате. Зато у меня остался чехол, сшитый моей мамой из форменных милицейских штанов с лампасами. Это был несомненный эксклюзив.
Кроме этого, я играл и, надеюсь, ещё буду играть на банджо. Первое было приобретено у какого-то питерского музыканта в 1997 году и после того, когда оно постепенно пришло в негодность, я его подарил каким-то незнакомым ребятам. Второе банджо, купленное в 2014 году в день рождения, звучит на наших альбомах «Кафе Цветы» и «Северная земля». Судьба его туманна — инструмент таинственно исчез в панк-анархической коммуне, где я его оставил на хранение, но что взять с анархистов и панков? В 2017 году самарский музыкант Юра Бабединов привёз мне из Москвы мандолину Ленинградского завода — с достаточно плоским звуком, но надёжным корпусом, к тому же великолепно разрисованную неизвестной мне художницей, которая очень подробно изобразила известную фразу «Дай пятёру, а то трубы горят». Этот инструмент у меня один из наиболее излюбленных, и я его на всякий случай храню на звукозаписывающей студии, где мы работаем над новыми альбомами. Также у меня постепенно образовался небольшой набор губных гармошек, на которых я наловчился играть в блюзовом ключе – этому меня обучил московский фолк-музыкант Скиф, когда мы работали в ночную смену на типографии, в огромном цехе с потрясающей акустикой. Наш саксофонист Коля Зайцев, с которым «Происшествие» выступало в девяностых годах, использовал в работе древний полуразваленный тенор-саксофон, который называл «утромбоном» – то есть, инструментом утрамбовывания людей в транспорте. Припоминаю, что кто-то из знакомых флейтистов девяностых годов (скорее всего, это был Илья Сайтанов) играл на инструменте, хитро перевязанном ботиночным шнурком — иначе бы флейта просто рассыпалась бы.
Сейчас у меня четыре гитары. Двенадцатиструнка «Washburn», которой я сейчас почти не пользуюсь, звучит на нескольких наших ранних альбомах. Испанская акустическая гитара с хорошим звуком, но плохим звукоснимателем была куплена мной в Гранаде, когда моей жене, вышедшей за продуктами, попался на пути замечательный музыкальный магазинчик. Пятиструнный бас «Squire» мне подарили в благодарность за хорошую работу музыканты группы «Ростислав Чебыкин», с которой я выступал в течение года. Белую электрогитару, тоже «Squire», мне купили на день рождения друзья и, кажется, это самая красивая электрогитара из тех, на которых я играл. Кроме этого имеется ещё неизвестный ударный инструмент, сделаннный из ствола джекфрутового дерева неизвестным мастером с Шри-Ланки — не самой музыкальной страны, из тех, в которых я бывал. Инструмент обладает низким глухим звуком и по виду напоминает тамбурин, только без звенелок. Как мы его только не использовали на записи! Особенно незабываемы были звуки, которые извлекались путём скрежета о мембрану барабанной палочкой и добавления реверберации. Под этот инфернальный шум на нашем альбоме «Виктимология» читала свои стихи Женя Ульянкина. Вот, думаю, надо бы подкопить денег, съездить ещё куда-нибудь, привезти ещё какую-нибудь необычно звучащую радость.