Старый Незнайка
Сочинение памяти Михаила Болдумана. Он когда-то написал две книжки стихов на тему «Смерти героев», литературных героев. Начал с Карлсона а потом про многих написал. Про Незнайку тоже написал, но совсем маленькое, одностишие: «Незнайка слишком, слишком много знал…». В общем, Незнайка остался жить. А потом в 2010-м году в мае умер Болдуман. Можно сказать, погиб – накануне поездки в Петербург его избили какие-то агрессивные люди, но он всё равно поехал, в поезде ему стало плохо, его положили в больницу на станции Чудово, где он умер от внутреннего кровотечения. Больше никто не напишет про смерти героев. Герои вынуждены жить вечно, не очень счастливо, не очень хорошо, но жить.
Сумка-тележка на шести колесах,
Чтобы ступеньки легче преодолевать.
Сумку-тележку тянет коротышка,
Катит в сумке книжки,
Книжки продавать.
Маленький дедушка в выцветшей лиловой шляпе
Был когда-то первым человеком на Луне.
Но психиатры объяснили в Кащенко,
Что ему всё это
Привиделось во сне.
Утро. Воскресенье. Преображенский рынок.
Бабушки и дедушки раскладывают товар:
Портретики Есенина, ползунки старинные,
Пузырьки из-под духов
«Красная Москва».
Дедушка Незнайка тоже разложился,
Не в смысле, что морально, а книжки разложил.
Книжки писателя Николая Носова
Про Цветочный город,
Где он когда-то жил.
Палка-селёдка, покупайте книжки,
Прижизненные издания, твёрдый переплёт.
Палка-селёдка, я поэт, зовусь Незнайка,
Никто меня не помнит,
Никто не узнаёт.
Винтик и Шпунтик торгуют вторчерметом,
А Пончик и Сиропчик умерли давно.
Доктор Пилюлькин лечил их от диабета
Йодом и касторкой,
Но им не помогло.
Что ж ты нас покинул, дорогой писатель Носов?
Зачем ты своих детищей оставил без отца?
Мы, тобою брошены, живём не по-хорошему,
К нам всем пришла лягушка
И съела кузнеца.
Граждане, постойте, граждане, послушайте,
Граждане, послушайте, что я хочу сказать.
Все мы с вами, граждане, герои детских книжек,
А про жизень нашу взрослую
И нечего писать.
Престарелый Маугли
Маугли – герой иностранный, поэтому песня про него получилась какая-то блюзовая.
Я Маугли
И у меня есть железный зуб
Даже два
Я Маугли
И у меня есть красный цветок
Цветок – один
Я Маугли
И у меня больше нет ничего
Только зубы и цветы
Я Маугли
Не бойся меня, если встретишь меня
В районах вечной мерзлоты
Я Маугли
Я научил бомжей собирать
«На бухло для Маугли» –
Так больше подают
Я Маугли
В честь меня назвали улицу Гримау
И город Электроугли
Бывший Электромаугли
Бывший Электромаугли
Я Маугли
По меркам волков
Мне уже очень много лет
Я Маугли
Из-за вырубки лесов
Волков в Индии больше нет
Я Маугли
Я последний индийский волк
Как австралийский сумчатый волк
Я Маугли
Помогите собрать на билет
Во Всемирный Фонд
Дикой Природы
Дикой Природы
Плач по Чуковскому
Про постаревшего обобщённого героя произведений Чуковского.
Одеяло
Нет, не убежало
Просто стало
Липким и не тёплым,
А щеколда,
Что форточку держала,
На одном шурупе стучит по стёклам.
Тараканы
Бледные худые,
Даже жалко
Как-то и давить их.
Где ж вы годы,
Годы молодые –
Протоколы про совместное распитье?
Не звонят мне
Ни олени, ни тюлени,
Только робот
Каждый день звонит,
Угрожает
Телефона отключеньем,
Может быть, отключит, может быть, повременит.
А все спички
Скомуниздили лисички,
Так что газ на
Кухне выключать никак нельзя.
Приходил тут
Добрый доктор из больнички,
Принудительной госпитализацией грозя.
Мылом, мылом,
Мылом, мылом, мылом,
Мылом, мылом
Натираю свой шнурок,
Только крюк по-
-толочный хилый –
Люстру трёхрожковую выдержать не смог.
Город ближе
Становится, хотя и гаже,
Но возможно
Можно в Африку бежать.
Вот уедем,
Никому ничё не скажем,
Будем фиги
Финики срывать.
Заживём
На Занзибаре,
В Калахари и Сахаре,
На горе Фернандо-По,
Где гуляет Гиппопо,
Где гуляет Гиппопо
По широкой
По широкой Лимпопо
I’ll survive, I will survive!
Hey hey..
Про Дядю Фёдора, достигшего преклонного возраста.
Источник вдохновенья и недосягаемый образец – песня «Ой летіли дикі гуси». Кто знает мотив, можно петь.
Дядя Фёдор, Дядя Фёдор
Стал на самом деле дядей,
Одиноким и печальным
Деревенским почтальоном.
Дядя Печкин по наследству
Передал ему свою работу-ту-ту-ту
И свой старенький велосипед,
Цепь слетает у которого-го-го-го-го.
Только почта никакая
Никому теперь не ходит,
Ни посылки, ни Мурзилки,
Ни коробки с гуталином.
Дядя Фёдор объезжает (просто так)
Опустевшие деревни (в дождь и слякоть),
Наблюдает провалившиеся крыши,
Зарастающие огороды
У него живёт Матроскин,
То ли пятый, то ли шестой по счёту.
Говорить, конечно, не умеет,
Но хотя бы любит бутерброды.
Шарик тоже где-то пятый
Перебрался ближе к станции железнодорожной
Там у станции хотя бы как-то
По помойкам прокормиться можно.
Стаи галок прилетают
К дяде Фёдору на двор его
И кричат «Кто там? Кто там?»
Будят совесть неспокойную.
Совесть, совесть, что ж ты бьёшься
Под коробкой черепною?
Ты добычи не дождёшься,
Совесть, я тебя не стою.
На столе лежит уже давно
Недописанное письмо
«Здравствуйте, мои Папа и Мама!
Извините, что так долго не».
Вы летите, дики галки,
Дики галки в город Ленинград
Во дождливый город Ленинград,
Где мои Папа и Мама лежат.
Про постаревшего, вернее, про не постаревшего Электроника
Музыкальная тема взята у Исаака Шварца.
Электроник
отсидел за взлом картинной галереи.
По законам
некой западной страны он получил сто двадцать семь лет.
Робот-мальчик,
нестареющий, по-прежнему кудрявый,
на могилу
Сыроежкина приехал – отыскал ведь.
Ты прости ме-
ня, Серёжа Сыроежкин,
что недолго
были мы с тобою вместе,
что не смог я
за тебя и для тебя стать человеком,
что своими
мнимыми проблемами увлёкся.
Поначалу
мне в тюрьму про вас писал профессор Громов.
Только письма
там с собой хранить не разрешали.
Я, конечно, своей памятью запомнил всё дословно,
но потом
какой-то сбой случился и всё стёрлось.
Износились
мои старые детали.
Ну а новых
таких теперь не выпускают.
Не могу я
больше бегать со скоростью триста километров в час
и чинить
игрушки наложением ладоней.
Я искал вас…
Да, я искал вас, и тебя, и Майю, и Макара Гусева, и Рыжикова, который «Я не Рыжиков, я Чижиков»…
Я искал вас,
непонятно, на что надеясь,
но нашёл
в живых одну Кукушкину,
ей сто сорок,
и она уже не помнит ничего,
повторяет
только «Нечего было на меня карикатуры рисовать».
Я заметил,
что к тебе сюда приходит мальчик –
видно, внук твой, ну, вернее, правнук или прапраправнук.
Он до жути
на теперешнего на меня похожий.
Я боюсь, что
он меня случайно вдруг увидит.
Не люблю я
песню про крылатые качели,
ненавижу
песню «Если меркнет свет в окошке»,
не могу я
слушать песню «Вкалывают роботы» –
я, наверно,
всё-таки стал человеком, только поздно.
Старый слепой Пью
Этот герой не сказочный, но тоже литературный.
Постареть успел уже в самом литературном произведении –
романе Стивенсона «Остров сокровищ».
Можно считать, что это мини-пьеса, даже мини-опера,
для двух действующих лиц:
Пью (старый, слепой)
Джим Хокинс (роль без голоса).
Я
вечно старый, вечно слепой
Пью.
You
never give me your money.
Теперь
мной пугают детей,
а ведь я тоже был
юн.
Джим
Хокинс,
ты же помнишь меня, Джим!
Нет,
ты меня не забудешь.
След
моей цепкой руки
на запястье своём
чувствовать будешь
вечно.
Что, Джим?
Очко-то жим-жим?
Да не нужны мне твои
сраные пенсы,
спрячь их.
Лучше
я тебе расскажу
про мой первый поход,
когда я ещё был
зрячим.
Нас тогда осталось
пятнадцать человек,
все шутили шутки
про сундук мертвеца.
Но когда мы вернулись в Халл,
оказалось, что кто-то нас сдал,
и всех остальных повесили,
а мне выкололи глаза.
Я учился жить без глаз,
учился чувствовать людей
по звуку, по запаху,
по дрожи в ногах и руках,
я улавливал их тепло,
шорох дыханья и сердцебиенья,
но главное, Джим, – это страх!
Я научился видеть их страх!
Ко мне
было невозможно подобраться незаметно,
мой нож
думал и действовал быстрее, чем я.
От пуль
меня защищали железные вставки в одежде
и металлические заслонки
на глазных отверстиях.
А ещё
мне повезло, Джим, –
у меня оказался крепкий череп,
толстая и твёрдая кость,
хилые мушкетные пули не брали её.
Я снова стал ходить в плавания.
Капитаны дрались,
чтобы заполучить меня на свой корабль.
Считалось, что я приношу удачу.
При абордажном бое
меня первого перекидывали на палубу противника,
и они расступались, Джим,
они не решались ко мне подойти,
они цепенели,
их можно было брать
голыми руками.
Но свои
боялись меня так же, как чужие.
У меня никогда не было друзей.
И я понял, Джим,
что единственными моими друзьями
была моя первая команда.
Да. У каждого из нас в жизни
возможна только одна команда.
Не больше.
У кого-то так и не получается ни одной.
Джим,
сейчас я скажу тебе то,
что ещё никогда никому не рассказывал.
Меня тогда не повесили не потому,
что я был самым младшим,
почти ребёнком на вид,
меня не повесили потому,
что это я их сдал.
Они издевались надо мной, Джим!
Придумывали и повторяли свои дурацкие шутки.
А я никак не мог им ответить и злился.
Но они по-своему любили меня.
Теперь я это понимаю.
Джим,
а ведь ты тоже предал свою команду!
Ты думаешь, твоя команда – это белая кость?
Идиот капитан Смоллет?
Самодовольный сквайр?
Вечно скалящийся доктор?
Нет, Джим.
Твоя команда – это матросы,
Исраэль Хендс,
Джордж Мерри, будь он неладен,
и Сильвер.
Да, одноногий Джон,
который никогда никого не любил,
а тебя любил.
И я знаю,
ты видишь их во сне,
так же, как я
вижу свою первую
и единственную команду.
Так что пей, Джим,
свой метиловый джин,
тоже станешь слепым,
одиноким и старым.
Смерть – это не наказание, Джим!
А вот когда ты один жив –
это и есть
кара.
Мой
зрительный нерв
шарит в мозгу,
не находя
глаз.
А я
шарю вокруг
пальцами рук,
не находя
вас!
Джонни, Чёрный пёс, Дэрк, где вы?
Вы ведь не оставите старого слепого Пью?
И старого слепого Джими Хокинса…